Я не знаю, зачем всё это рассказываю. Я просто устал постоянно скрывать свои переживания и проблемы, устал справляться с ними самостоятельно. Я всегда предпочитал одиночество и сторонился людей в реальности. Доверяться и рассказывать о своих незначительных трудностях и неудачах я мог только своим знакомым, которых знал по интернету: перед ними мне было не страшно открыться и рассказать о себе, потому что я понимал, что мы никогда не сможем встретиться. Всё свои серьёзные переживания я предпочитал держать внутри себя. Я стеснялся своих предпочтений, своих трудностей. Мне казалось, что люди начнут относиться ко мне иначе, если узнают о них.
      Но постоянно скрывать свои эмоции оказалось очень трудно. Я просто больше так не могу. Это слишком сложно, практически невыносимо.
      Да, я слабак.
      Мне по-прежнему ужасно стыдно, но я хочу наконец-то открыться, рассказать о том, что так долго мучило меня, о том, из-за чего я не мог нормально жить. Мне больше не нужна ничья помощь, потому что я уже нашёл выход из ситуации. Я просто хочу поделиться своими страданиями хоть с кем-то, я хочу выплеснуть всё это поганое дерьмо наружу.
      Если честно, мне кажется, что оно разрывает меня на части. В прямом смысле слова разрывает. Как будто бы внутри моего тела живёт какая-то тварь и безжалостно жрёт там всё, отрывая от меня куски мяса. Медленно, чтобы было больнее, чтобы я страдал как можно больше. Интересно, это вообще нормально, сравнивать свои проблемы с несуществующим существом?
      Я уже не помню, как давно это всё началось. Я всегда переживал и комплексовал из-за своего дурацкого тела, потому что оно очень сильно похоже на омежье: я худенький и изящный, миниатюрный, с тонкими руками и ногами. Мне хотелось, чтобы люди, смотря на меня, всегда видели во мне альфу, чтобы они потом не смеялись у меня за спиной, говоря, что я какой-то неправильный.
      Все всегда осуждали меня из-за моего тела. И, чёрт, это было невыносимо.
      Почему судьба так жестоко надо мной поиздевалась? Почему именно мне суждено было получить такое отвратительное тело?
      Я много занимался, пытался накачаться, чтобы выглядеть хоть немного более мощным, чтобы люди видели то, что я всё-таки сильный, и наконец-то перестали смеяться надо мной. Мне так хотелось, чтобы меня перестали сравнивать с омегой.
      Это было так унизительно, так мерзко. Меня буквально говном обливали. Те, кто говорили, что я не похож на альфу, они просто стояли, ехидно улыбаясь, и бесстыдно таращились на меня, пожирая глазами моё отвратительное тело, а я чувствовал ненависть к себе и ужасно сильную ярость.
      В такие моменты я часто ловил себя на желании вмазать им. Да, я просто жутко мечтал в такие моменты схватить человека и бить его рожей о стену до тех пор, пока его лицо не превратится в кровавое месиво, пока он не сдохнет в адских мучениях. Даже одного-единственного удара, по сути, могло бы хватить для того, чтобы я почувствовал себя немного лучше.
      Но я просто стоял и молчал. Терпел. Позволял над собой издеваться.
      Сука, какое же я всё-таки уёбище.
      Да, я просто тупо стоял и слушал то, как они меня смешивают с помоями, смотрел на их поганые улыбающиеся лица и ничего не делал. Я понимал, что у меня не хватит сил на то, чтобы избить их, ведь моё тело было слишком слабым. Они просто начали бы ещё больше смеяться надо мной, если бы я попытался это сделать.
      Я так хотел причинить им боль, но мне было страшно. Я знал, что все их слова правдивы, что я — это бесполезный и слабый кусок говна, похожий на слащавого омегу, а не альфа, и это убивало меня.
      Я действительно старался стать лучше, но это вообще ничего не давало. Я остался таким, как и раньше. Слабым, слишком тощим и отвратительным.
      Как же я себя ненавижу. Наверное, мне стоило умереть ещё в детстве. Или вообще не рождаться.
      Я не достоин жизни.
      Их слова, каждое их мерзкое слово, заставляло меня чувствовать себя неполноценным. Я думал об этом часами, не оставлял попыток измениться, но это ни к чему не приводило. И я ненавидел себя только больше.
      Мне казалось, что я даже не человек, потому что во мне было столько недостатков. Вообще, я не относился к омегам плохо, не считал их существами второго сорта, как делали это некоторые. Для меня они были обычными людьми, ничем не отличающимися от альф, бет или гамм. Но, когда мне говорили, что я омега, мне казалось, что хуже оскорбления и быть не может.
      Просто мне так хотелось, чтобы люди воспринимали меня правильно, чтобы они видели во мне именно альфу, не смотря на все мои дурацкие недостатки. Не смотря на моё неправильное тело.
      Сейчас, рассказывая всё это, я едва не плачу. Я сдерживаюсь из последних сил. Это так больно, так тяжело. Я действительно не знаю, как я всё это мог держать в себе так долго.
      Но слёзы — это признак слабости, поэтому я не собираюсь здесь рыдать. Я не хочу ещё сильнее упасть в собственных глазах.
      Хотя возможно ли это вообще?
      Насмешки и издевательства, заявления, что я не альфа — это далеко не самое плохое, что со мной случалось. Это только самое начало.
      Да, у меня было отвратительное и неправильное тело, из-за которого меня принимали за омегу. Только, если уж на то пошло, то даже не оно переставало меня делать альфой. Мои предпочтения и увлечения были намного страшнее смазливого личика и изящной фигуры.
      Если честно, за эти свои желания я всегда презирал себя и ненавидел. Я даже мечтал убить себя, потому что понимал, что подобные вещи просто недопустимы для альфы.
      Даже сейчас, когда я решился рассказать об этом, мне невероятно сложно говорить. Ненависть и отвращение к самому себе с каждым словом становятся только больше и больше. Раньше я никогда и никому об этом не говорил, и, пожалуй, внутри меня всё время до этого момента жила надежда на то, что я изменюсь, стану другим, нормальным. А сейчас я словно окончательно подтверждаю то, что я действительно неправильный и неполноценный, словно смиряюсь с этим и признаю.
      Это так стыдно. Не знаю даже, как я жил, каждый день презирая и ненавидя себя из-за этих отвратительных и мерзких желаний, как я вообще всё это вынес.
      Я не просто альфа, чьё тело похоже на омежье. Я альфа, который любит быть пассивом.
      Да, мне нравится, когда ебут именно меня, а не когда я делаю это с кем-то. Скажу даже больше: активная роль меня практически не привлекает. Я, конечно, могу трахать других альф и омег, однако особого морального удовольствия от этого не получаю. Я словно нахожусь не на своём месте.
      Скажу сразу, я не понимаю, почему мои предпочтения настолько специфичны. Я знаю лишь то, что это неправильно и отвратительно. Пассивный альфа — это действительно ошибка природы.
      И, если честно, я жалею о том, что не убил себя раньше, что я продолжал существовать, будучи таким неправильным. Мне каждый день хотелось вскрыть себе вены, выпрыгнуть из окна или повеситься, но я оказался слишком трусливым для этого. Всякий раз, когда я думал о смерти, мне становилось слишком страшно, и я, словно пугливая шавка, поджав хвост, ничего не делал и продолжал жить.
      Я выходил на улицу и бродил среди других, нормальных людей. А они смотрели на меня, на моё лицо, на моё худощавое тело, изучали меня, и мне казалось, что они обо всём знают и презирают меня..
      И я убегал как можно дальше туда, где нет людей, прятался там ото всёх и сидел, подтянув колени к груди, обнимал их и едва не рыдал. В такие моменты рядом со мной не было надоедливых людей, не было моей скучной и грязной маленькой квартиры, в которой буквально каждая вещь напоминала мне о моей ущербности, однако от самого себя убежать невозможно. Даже тогда, когда посторонние люди меня не унижали, когда они мне не говорили, что я неправильный и неполноценный, я делал это сам.
      Я был очень жесток с собой. Я буквально пожирал себя изнутри самостоятельно, медленно убивал, кромсая на куски и превращая себя в прямом смысле слова в фарш. Я намеренно делал себе как можно больнее, чтобы причинить больше страданий. Я просто не видел причин для того, чтобы любить себя. Такого неправильного, мерзкого, отвратительного.
      Я боялся жить, общаться с людьми. Мне действительно было ужасно страшно. В те моменты, когда я покидал свой дом, мне казалось, что каждый человек, которого я встречал на улице, осуждал меня. Я думал, что они смеются надо мной, что они все не считают меня человеком. Все эти люди, которых я совершенно не знал, люди, мимо которых я просто проходил молча и даже не смотрел в их сторону... я ненавидел их.
      Я понимал, что это абсурдно, что они не могут знать обо мне то, что я никогда никому не рассказывал, но поделать с собой ничего не мог.
      Сейчас я сижу на своём подоконнике. Окно всё ещё закрыто, и я не знаю, смогу ли совершить то, что задумал. Решимость медленно исчезает, хотя, рассказывая всё это, я начинаю ненавидеть себя ещё больше. Страх перед смертью, который терзал меня всегда, возвращается. Только вот я знаю, что мне нельзя жить. Я понимаю, что недостоин.
      Как же это всё сложно, как же тяжело. И почему всё это выпало именно на мою долю?
      Почему? Почему? Почему?
      Почему именно я должен был родиться таким, почему именно моё тело такое неправильное и неполноценное, почему именно я люблю то, что любить, по сути, не должен, почему именно я должен принимать такие серьёзные решения?
      Я не знаю.
      Я очень долго пытался найти ответ на этот вопрос, постоянно думал, размышлял. И в конечном итоге так и не нашёл ответа. Поэтому я просто предпочёл сдаться, как делал это всегда, когда у меня что-то не получалось.
      Но это далеко не всё. В моей жизни случилось невероятно много отвратительных вещей. А в самом последнем всецело виноват только я сам.
      Я так много комплексовал, так много переживал и упивался своей болью, что положительные эмоции других людей начали меня раздражать. Когда я видел счастливого, радостного человека, то мечтал свернуть ему шею, чтобы больше не видеть его довольного лица, чтобы больше не думать о том, что кому-то в этом мире хорошо. Мне было невероятно неприятно осознавать то, что существуют те, кто сейчас не страдает.
      Тогда, когда кто-то из моих знакомых привёл в нашу компанию Хосока, моё терпение лопнуло. Я просто-напросто не выдержал, не смог это вытерпеть. Он был слишком счастливым, постоянно улыбался, смеялся и шутил, демонстрируя всем свою радость. Он буквально светился, словно солнце, и меня это невероятно сильно бесило. Я невероятно сильно возненавидел его в тот момент, когда только увидел в первый раз. Даже сильнее, чем всех тех людей, что смеялись надо мной и унижали. А ведь Хосок даже ничего плохо мне не сделал. Он, наоборот, пытался подбодрить меня, постоянно докапывался, прося рассказать о своих проблемах. Видимо, поддержать хотел. Но я всё равно злился на него и хотел избить, наплевав на то, что рядом находятся наши друзья и знакомые. Я мечтал заставить его кричать от боли.
      Я желал видеть его мучения, желал стереть с его обворожительного и милого лица радостную улыбку.
      А всё из-за того, что я завидовал ему. Я видел его счастье и радость и понимал, что сам всегда буду только страдать, медленно убивая себя изнутри. Осознавать это было так обидно и так больно, что я даже захотел плакать. Глаза щипало, и я стоял, забившись в угол и отвернувшись, потому что хотел скрыть свою печаль. В тот момент мне казалось, что мои чувства неправильные и позорные, поэтому я ужасно сильно стеснялся их.
      Когда я вернулся домой, Хосок по-прежнему мучил меня. Он заполнил все мои мысли, не давал мне покоя. Его милая широкая улыбка, его звонкий и радостный смех переполняли меня злобой, и я буквально варился в своём собственном соку, ненавидя его и презирая.
      Я вспоминал его постоянно, и из-за этого у меня не получилось уснуть. Я провалялся всю ночь без сна, прокручивая в своей голове раздражающую меня сцену, в которой Хосок снова и снова приставал ко мне, задавая невероятно нелепые и глупые вопросы. Он трогал меня своими тонкими и длинными пальцами, гладил по плечу, шептал на ухо фразы, которые, вроде как, должны были меня приободрить.
      Я не знаю, почему я просто-напросто не забыл о нём, почему продолжал вспоминать, мучая тем самым себя. Но в конечном итоге я окончательно сломался, причинив себе слишком много боли. Я сам разрушил себя, буквально уничтожил. Все мои переживания, все неприятные воспоминания, они убили меня морально. И после этого я решил, что буду заставлять других людей страдать вместе со мной, что я намеренно стану причинять им боль. И начать я решил, понятное дело, с Хосока.
      Я узнал у своего знакомого его адрес, следил за ним несколько недель, изучая распорядок дня. Ради этого я даже бросил свою работу, наплевав на все возможные последствия. В то время меня совершенно не волновало то, что со мной будет. Я в прямом смысле слова жил лишь своим желанием причинять людям боль, словно самый настоящий безумец. Я перестал следить за собой, ел очень редко и употреблял в пищу только то, что мне удавалось украсть в магазинах. Действительно, сумасшествие.
      А потом, одним чудным зимним вечером, я решил сделать Хосоку сюрприз. К тому времени я уже отлично успел изучить его распорядок дня: он уходил рано, в шесть часов, а возвращался, как правило, почти в десять, потому что после работы всегда отправлялся либо гулять со своими знакомыми, либо ходил на свидания со своим альфой.
      Поэтому тогда, когда я пришёл к его дому, я был совершенно уверен в том, что там никого не будет. Я без особых происшествий забрался внутрь и начал крушить его мебель и вещи. Я безжалостно рвал его одежду, разрезал её на лоскуты, ломал стулья и исполосовал ножом весь диван. И при этом я всё время радостно смеялся, словно действительно занимался чем-то приятным.
      Если честно, было немного скучно, но я всё равно продолжал разрушать дом Хосока. Мне жутко хотелось его напугать и заставить бояться, увидеть на его обычно весёлом лице испуганное выражение.
      Я бил его посуду на кухне тогда, когда услышал, что кто-то вернулся. Сердце предательски ёкнуло, и я невольно посмотрел на часы. Они показывали, что сейчас всего-навсего восемь вечера. Я где-то ошибся.
      Это было так страшно, так неожиданно, что я до сих пор помню абсолютно всё в мельчайших деталях, будто бы эти мгновения кто-то запечатлел на камеру.
      — Что за шум? — именно это спросил в первую очередь альфа Хосока. — Хо, что за херня? Мне кажется, что на кухне что-то разбилось. Разве ты не один живёшь?
      А мне показалось, что я сейчас потеряю сознание от ужаса. Дышать стало трудно, голову словно сдавило железными тисками. Я стоял, жадно и шумно дыша, и совершенно не знал, что мне делать: отступать было некуда, а шаги всё приближались и приближались. И тогда я, не отдавая отчёта своим действиям, схватился за нож для разделки мяса, валяющийся на столе рядом с раковиной.
      — Может быть, это просто что-то упало? — беспечно говорил Хосок. — Чимин, не надо волноваться.
      Дверь на кухню открылась, и в этот момент я бросился вперёд, бездумно размахивая ножом. Всё произошло очень быстро, и я даже до конца не успел понять, что именно сделал. Я просто чувствовал, как по руке льётся что-то тёплое, и видел перекошенное от боли лицо альфы Хосока, которого, как я понял, звали Чимином.
      Если честно, он мне даже немного нравился, потому что мы с ним были похожи: он, как и я, был низкорослым и миловидным, чем-то даже был похож на ребёнка, и голос у него тоже был нежный и мелодичный, звонкий, совсем не похожий на голос альфы. Но, в отличие от меня, у него были шикарные мышцы. И, я не думаю, что кто-то осмеливался называть его омегой.
      Чимин смотрел на меня удивлённо, вытаращив глаза. По его подбородку из уголка губ стекала тоненькая алая струйка крови, завораживая меня. Я смотрел на неё, не отрывалась, и не осознавал, что именно сейчас случилось. И только тогда, когда Чимин, покачнувшись, рухнул на пол, а под ним начала растекаться алая лужа, я обратил внимание на нож, который по-прежнему крепко сжимал в своей руке.
      Я кричал громко, во всё горло. Мне было безумно страшно, потому что я не знал, как можно исправить сложившуюся ситуацию. Я не хотел никого убивать, честно. Я даже никогда не думал об этом. Мне нужно было только поиздеваться над Хосоком, сделать ему больно, чтобы полюбоваться на его страдания, но не более. Убийство — это уже слишком.
      И вот, передо мной на полу лежал труп Чимина, а я стоял и сжимал в руке большой окровавленный нож для разделки мяса. Безумие.
      — Что случилось? — Хосок, конечно же, прибежал на мои крики. Он замер, открыв рот, а потом тоже испуганно завопил и отступил на несколько шагов назад. Он выглядел таким жалким и слабым в этот момент, так смешно дрожал и плакал, что я невольно улыбнулся. Наверное, это выглядело зловеще.
      Хосок ещё что-то невнятно бормотал, но я больше его не слушал. Наконец, придя в себя и собравшись с мыслями, я бросился к нему и, грубо опрокинув на пол, принялся срывать с его тощего тела одежду. Он, конечно же, сопротивлялся, но совсем слабо, поэтому у него не получилось мне помешать. Я справился с ним невероятно легко, словно с маленьким ребёнком, а он продолжал неловко барахтаться и плакать, шмыгая носом и тихо подвывая.
      Мои руки, испачканные кровью Чимина, трогали его тёплое и нежное тело, касались его абсолютно везде. Я вёл себя грубо и несдержанно, потому что по-прежнему желал причинить ему боль. И сейчас, после того, что случилось, после того, что мне пришлось пережить, это действительно было мне необходимо.
      Мне казалось, что я медленно схожу с ума. Было ужасно страшно, и я едва контролировал своё тело. Руки тряслись так, что у меня с трудом получалось удерживать вещи. Я дышал часто и глубоко, жадно хватая воздух искусанными до крови губами. Голова кружилась, а перед глазами из-за слёз всё плыло. Хосок лежал на полу совершенно голый, отчаянно пытаясь прикрыться. Он слабо пихался, пытался меня пнуть, но, когда я ударил его несколько раз головой об пол, он затих и прекратил сопротивляться. Сдался.
      Я внимательно смотрел на него и нервно, истерически смеялся, потому что сейчас он больше не выглядел, как солнышко. Он был невероятно жалок. Поверженный, растоптанный и униженный, он лежал на грязном полу неподвижно, словно сломанная кукла, и тихо плакал.
      — Юнги, — хрипел он. — За что? Разве я сделал что-то плохое?
      А я ничего не отвечал и только продолжал улыбаться. Мои руки действовали сами по себе, и уже совсем скоро Хосок оказался перевёрнутым на живот. Всё, что происходило после этого, я помню уже не так чётко. Воспоминания у меня сохранились тусклые, обрывчатые, но я точно знаю, что дальше я сплюнул себе на руку и начал разрабатывать его. Он был совсем узким, словно девственник, и скулил жалобно и плаксиво, дёргаясь от каждого движения. Я совершенно не жалел его, потому что мне было наплевать на его состояние. Я даже старался причинить ему как можно больше боли, ведь ради этого всё и затевалось.
      Мне повезло, что я взял с собой на всякий случай презерватив. Меня совершенно не волновало то, что Хосок может от меня залететь: я просто беспокоился о собственном здоровье. В конце концов, я ничего не знал о том, с кем, как и когда он трахался до этого. Подцепить какое-либо заболевание я совершенно не хотел.
      Пока мои пальцы двигались у него в заднице, Хосок громко вопил и извивался. Он, заикаясь, умолял меня остановиться, просил перестать его мучить, но я продолжал грубо и быстро двигать рукой, наслаждаясь его воплями и мольбами о пощаде. Я буквально нежился в них.
      И в тот момент я действительно чувствовал себя счастливо.
      Закончив его разрабатывать, я раскатал по своему члену презерватив, а потом грубо и резко вошёл в его тело. В этот момент он дёрнулся и закричал так громко, что я даже невольно испугался. Он обмяк и замер, и, если бы не шумные рыдания, можно было бы подумать, что он потерял сознание. Я начал двигаться сразу, не дав ему времени для того, чтобы привыкнуть. В этот момент я чувствовал себя сильным и властным, впервые ощущал своё превосходство над кем-то, и это было просто потрясающе. Я возвысился в своих собственных глазах, и ненависть, поселившаяся в моей душе, стала немного меньше. Презрение и отвращение к самому себе временно исчезли, и я впервые за несколько лет смог нормально насладиться жизнью.
      Я не думал о том, что я ущербный, не вспоминал своё неправильное тело. Я просто получал удовольствие от момента, не испытывая тупой, практически невыносимой боли внутри себя.
      Каждый новый крик Хосока доказывал мне, что я могу не быть слабым, что я тоже могу доминировать над людьми. И от счастья, захлестнувшего меня с головой, я начал тихо плакать. Мне было так хорошо, так легко и приятно, что я с трудом верил в то, что всё это происходит именно со мной. Невероятное наслаждение.
      И всё равно, время от времени я ловил себя на мыслях о том, что мне больше нравится пассивная роль: моему телу, конечно же, было приятно, но мне всё равно чего-то не хватало.
      Тогда, когда я трахался с другими альфами, я никогда не пытался ни над кем доминировать, послушно играя роль ведомого. Даже больше, я сам настаивал на том, что пассивом буду именно я. В те моменты мне было ужасно стыдно, но я пересиливал себя. Я чувствовал себя униженным и неправильным, презирал себя, но никогда не пытался ничего изменить, потому что мог получить наслаждение только в пассивной роли. Тогда, когда надо мной кто-то доминировал, когда я стонал и извивался от чужих прикосновений и действий, когда чувствовал внутри себя чужой член, это было, признаюсь, волшебно. Я никогда не чувствовал себя полноценным человеком во время секса, но мне всё равно нравилось быть именно пассивом. Если честно, я даже не знаю, почему. Просто именно в этой роли мне было комфортно, только так я получал не только физическое, но и моральное наслаждение.
      Насилуя Хосока, я осознавал это снова и снова, и боль снова вернулась.
      Я всё равно довёл начатое до конца. К тому времени, когда я закончил, Хосок перестал кричать и дёргаться: он просто лежал на полу неподвижно и тихо хныкал, хлюпая носом. Я долго смотрел на него, на его подрагивающую от рыданий спину и покрасневшие от шлепков ягодицы и больше не чувствовал своего превосходства. Я пытался доказать себе то, что способен на большее, чем просто подставляться под других альф, но, увы, не смог. И в этот момент я окончательно пал в своих глазах. Я просто-напросто перестал считать себя человеком и, не сдержавшись, позорно расплакался.
      Я бормотал что-то невнятное, громко выл и скулил, а Хосок, с трудом приподнявшись на руках, глядел на меня с удивлением. Его распухшее и покрасневшее лицо смотрелось ужасно, а из разбитых носа и губы текла кровь. Он больше не был похож на того весёлого и прелестного солнечного мальчика, которым был раньше до тех пор, пока я не уничтожил его, потакая своим жестоким, звериным желаниям.
      — Почему ты плачешь? — Хосок говорил тихо, и его голос звучал опустошённо. — У тебя случилось что-то плохое?
      Я до сих пор не могу понять, почему он интересовался моим состоянием. Почему, весь избитый и истекающий кровью он пытался меня успокоить. Это было так странно, так неожиданно. Он улыбался мне, трогал моё плечо дрожащей и слабой рукой и шептал, что я должен взять себя в руки, перестать плакать. Он обнимал меня и гладил по голове, перебирая мои растрёпанные волосы. Даже после того, как его грубо изнасиловали, он не впал в отчаяние и, превозмогая боль, старался помочь мне, хотя я и причинил ему боль.
      Я смотрел на него заплаканными глазами, тихо скулил и ненавидел себя ещё больше. Я наконец-то смог осознать, что именно я совершил, и мне стало так страшно, что я искренне пожалел о том, что родился на свет.
      — Юнги, что с тобой случилось? — тем временем продолжал осыпать меня вопросами Хосок. — Почему ты забрался ко мне в дом, почему напал на Чимина? Тебе плохо? Тебе нужна помощь? Может быть, вызвать врача?
      Наверное, он думал, что со мной случилось что-то плохое. Наивный и доверчивый Хосок даже не представлял, что кто-то может намеренно причинять другим людям боль. И он возился со мной, хотя ему самому была необходима помощь, пытаясь подбодрить и узнать мои проблемы.
      Блядский уёбок.
      Я не помню, что происходило дальше, не знаю, как добрался до дома. Я просто пришёл в себя и понял, что сижу на полу в подъезде. Прямо перед своей собственной дверью.
      О том, что случилось с Хосоком, я тоже забыл. Может быть, я убил его, а может, просто ушёл из его дома. В любом случае, мне наплевать. Это больше меня не касается, ведь я решил положить всему конец. Я больше не хочу жить так и дальше, не хочу страдать изо дня в день. Я чудовище. Отвратительное и мерзкое чудовище. Я не только не могу быть нормальным, но и ломаю жизнь другим людям.
      Я устал.
      Это далеко не всё, о чём я мог бы рассказать, но у меня больше не осталось сил вспоминать. Я просто хочу сдохнуть, и больше мне ничего не надо. Главное, перебороть свой страх.
      Возможно, уже этим утром меня не будет, поэтому я хочу попрощаться со всеми, кого я знал. Надеюсь, у меня хватит решимости и сил на то, чтобы прыгнуть.